Седая оловянная печаль - Страница 17


К оглавлению

17

Дверь ее открывалась на лестничную клетку. Одна лестница вела наверх, вторая – вниз. Внизу было темно, как у вампира в сердце. Я пошел наверх. Лестница привела меня на склад домашней утвари. Некоторые предметы выглядели так, будто лежали здесь с начала века. Кто-то из покойных ныне Стэнтноров сэкономил, закупив товары оптом. Все в полном порядке, хоть пол не подметен и пыль никто не вытирает. Множество мошек налетело на свет моей лампы.

Зачем понадобилось отводить под склад такое большое помещение?

Я подошел к куче дубовых балок толщиной дюйма по четыре, обитых по краям железом. На каждой мелом был поставлен номер – белый на потемневшем металле. Любопытно. Я пригляделся. Ага, ставни. Ставни, чтобы защищать окна при осаде, они, должно быть, ровесники самому дому. Использовались ли они когда-нибудь? Во всяком случае, не в нашем столетии.

В конце восточного крыла я обнаружил комнату-сейф. Дверь была закрыта на щеколду, но не заперта. Склад оружия. С таким вооружением можно провести целую кампанию – если не хватит того, что развешано на стенах в жилых помещениях. Стальные части смазаны, деревянные покрыты парафином. Приятная, нечего сказать, обстановочка была в стране во времена постройки этого дома.

Я слишком долго задержался на складе. Кухарка уже гремела посудой. Мне удалось незаметно проскользнуть мимо кухни.

В коридоре четвертого этажа я вновь заметил белое платье. Моя прекрасная загадочная дама. Я послал ей воздушный поцелуй.

10

В моей комнате вновь побывал непрошеный гость. На этот раз он удалился в спешке: ключ торчит в замке, дверь открыта. Почему – я понял, войдя в спальню.

Он убил панцирь. Вошел, прикончил беднягу старинным боевым топором и оставил истекать кровью. Топор он бросил на месте преступления.

Я рассмеялся. Пари держу, он в штаны наложил со страху: перепугался, что угодил в западню.

Но веселость моя быстро прошла. Я хожу по краю пропасти, следующее покушение может стать последним. Необходимо принять меры.

Я заперся, спрятал ключ в карман: он был не идентичен моему, а значит, мог послужить отмычкой. Затем я вытащил своего оловянного приятеля из кровати и вынул из него топор.

– Извини. Мы им еще отомстим. Топор я укрепил над дверью в спальню. Теперь уж не обессудьте, мысленно обратился я к своим врагам, встреча будет не очень гостеприимной. Только потом я прилег вздремнуть часок.


К завтраку я явился первым. Кухарка хлопотала вовсю.

– Помочь?

– Работы хватит на десятерых. Не знаю, чего ты добиваешься, парень, чего подлизываешься, но не сомневайся, я этим воспользуюсь. Загляни в печь – как там булочки.

Я повиновался.

– Через несколько минут можно вынимать.

– Ты смыслишь что-нибудь в выпечке? Я объяснил ей заведенный у меня порядок. Черной работой и готовкой занимается Дин. Но он научил и меня. Дин – хороший повар, и я тоже сносно готовлю, когда приходится. Например, когда отпускаю Дина, чтобы принять кое-кого без свидетелей.

– Не знаю, врешь ты или нет. Врешь, наверное. Я никогда не встречала мужика, умеющего готовить.

Я не стал говорить ей, что, по мнению Дина, стоящие повара только мужчины.

– Свести бы вас вместе. Интересно, что получится?

– Угу. Пора, вынимай булочки и тащи сюда горшок с маслом. Я понюхал масло.

– Свежее.

– Снэйк только что принес.

– Он будет завтракать с нами? Она засмеялась.

– Только не Снэйк. Он ни с кем не разговаривает. Просто берет продукты и уходит. Не очень-то он общительный, наш Снэйк.

– А что с ним такое?

– С головой не в порядке – после Кантарда. Он пробыл там двадцать лет и не получил ни царапины. Снаружи. – Она покачала головой и принялась накладывать на деревянную доску колбасу и бекон. – Печальная история. Я знала его мальчуганом. Славный был парнишка. Чересчур нежный и чувствительный для морской пехоты. Но он считал, что должен попробовать. И вот теперь он совсем старик и мозги набекрень. Он здорово рисовал, этот парень. Мог бы стать великим художником. У него глаз был волшебный. Все видел насквозь и рисовал, что видел. Что сверху лежит, каждый дурак нарисует, подумаешь, хитрость. Но чтоб видеть правду, нужен особый талант. Парень видел ее. Ты что, вознамерился торчать здесь и чесать языком до самого ленча или все-таки собираешься поесть?

Я занялся посудой и не стал говорить кухарке, что она мне и словечка не дала вставить.

Она не унималась:

– Я говорила старику – он тогда как раз был произведен в генералы: стыд и срам держать в армии такого парня. Повторила еще раз, когда он вернулся. А генерал мне сказал: «Твоя правда, кухарка, грех это, он много чего мог бы сделать для людей. Но не запретишь же ему». А Снэйк, упрямый осел, вообразил, что его долг – идти с хозяином на войну.

В кухне постепенно собирался народ. Я заметил два новых лица – Тайлера и Уэйна. Похоже, ночка у них выдалась бурная. Все брали свои приборы и шли в столовую.

– Тайлер и Уэйн? – спросил я кухарку.

– Как ты догадался?

– Так и догадался. Есть еще кто-нибудь, кого я не видел?

– Кому еще здесь быть?

– Не знаю. Вчера вы сказали, их восемнадцать человек. Я видел десятерых плюс робкий Снэйк и блондинка, которая показывается только мне. Восемнадцать никак не набирается.

– Восемнадцати и нет.

– Вы сказали – восемнадцать.

– Слушай, парень, мне четыреста лет. Мне нужно сосредоточиться, чтоб вспомнить, где я нахожусь. Я только готовлю, накрываю на стол и мою посуду – до другого мне и дела нет. Хожу туда-сюда. Ничего не вижу, ни с кем не говорю. Когда я последний раз поднимала глаза, их было восемнадцать, считая меня. Наверное, прошло какое-то время. Эге, может, поэтому остается так много объедков: я-то готовлю на восемнадцать человек.

17