Седая оловянная печаль - Страница 61

– А теперь ты меня изнасилуешь? Ну и ну, удружила, лучше не придумаешь. Я разразился хохотом. Напряжения как не бывало, я даже слишком разошелся, пришлось взять себя в руки.

– Я сказала что-нибудь смешное? – Мой смех задел Дженнифер.

– Нет, Дженни дорогая, нет. Я не над тобой смеюсь – над собой, честное слово, над собой. Я не собираюсь тебя насиловать. Я дико устал. По правде говоря, я в таком состоянии, что не способен изнасиловать даже бурундучка. Меня сначала подожгли, потом трахнули по башке, а потом избили до полусмерти. У меня все болит, и я чертовски расстроен из-за Чейна. Сейчас мне ничего не надо, тем более кого-то насиловать. Просто хочется побыть рядом с женщиной – чтобы мы могли утешить и успокоить друг друга.

Я разливался соловьем. Учитесь. Ставлю восемь против пяти, что таким манером можно уломать любую, самую непорочную девственницу, уговорить ее пригреть и утешить вас. Это несложно – прикиньтесь безобидным, беспомощным, простодушным, жаждущим материнской ласки – и готово дело.

Слово за слово… Я вел свою партию безукоризненно, а ведь ничего не планировал, все на вдохновении. Через пятнадцать минут мы очутились в постели. Еще через пятнадцать минут мне пришлось напомнить себе, что я безобидный, беспомощный и ищу только поддержки.

А славно все-таки просто полежать с кем-то рядом, особенно если до этого вас били, обижали и вообще травили, как волки травят хромую лисицу. Но, лежа рядом с такой девушкой, недолго и позабыть обо всей этой мясорубке.

Мы пошептались – в основном о вполне невинных вещах, но… Почему-то она не могла лежать спокойно, вертелась как юла. Я же теперь чувствовал себя относительно свободно. Вот Дженни шевельнулась, нащупала что-то, вздрогнула.

– Это то самое и есть – о чем я думаю? Намек понятен.

– Да, прости ради Бога, ничего не могу с собой поделать. Наверное, мне лучше уйти. – Разумеется, я не собирался уходить. Нет, от Гаррета вам этого не дождаться.

– Не верю. Нет, это невозможно. Почему невозможно? Обидно, ей-богу.

На некоторое время все картины, бури, раны и болячки вылетели у меня из головы. Спали только урывками: почти всю ночь мы раздвигали границы возможного.

Тем не менее утром я возненавидел лишь свое бренное тело. Я ощущал себя столетним старцем, но голова была ясная – не считая простуды. Я поцеловал Дженни в лобик, в носик и в подбородок и только потом заторопился к себе – пока не проснулись домочадцы.

Уэйн и Кид не покинули свой пост, хотя Кид клевал носом, а Уэйн – тот просто растянулся на бортике фонтана и громко храпел. Кухарка сердито гремела посудой и бранилась, даже с четвертого этажа я слышал ее голос. Интересно, чего она разошлась? Ничего, скоро узнаем, что стряслось с этим оплотом сдержанности и стоицизма.

Поднявшись наверх, я, прежде чем углубиться в свой коридор, взглянул на балкон напротив. Блондинка пристально смотрела на меня. Я нерешительно махнул рукой, она не ответила. «О Господи, начинается выяснение отношений», – простонал я и направился к двери.

Сперва я подумал, что белокурая красотка опередила меня, но потом понял, что передо мной портрет. Это было так странно и жутко, что я повернул картину изображением к стене.

– Хорошо провел время? Морли развалился в огромном кресле. Похоже, он только проснулся.

– Потрясно.

– То-то, смотрю, рожа у тебя довольная, прямо лоснится. Ступай умойся, скоро завтрак. – Ему что, не терпится отведать кухаркиной стряпни?

– Я, пожалуй, пропущу завтрак. Лучше сосну немного.

– Ты на работе, Гаррет. Ты не имеешь права укладываться спать, когда пожелает твоя левая нога.

– Вот почему хорошо, когда ты сам себе хозяин.

Но Морли прав. Он даже не догадывается, насколько прав. Я, конечно, могу завалиться поспать часок-другой, но, если кого-нибудь за это время убьют, он много лет будет являться ко мне в страшных снах.

– Согласен, пошли.

Теперь Морли выглядел самодовольным и торжествующим. Ублюдок, знал, чем меня взять. Я прошел в туалетную и побрызгал в лицо водой. Морли торчал на пороге.

– Пойду-ка я поскорей навещу кухарку, – заявил он, – а то ты всех баб перещупаешь, а я останусь с носом.

– Опять не повезло, дружок. Кухарку я уже давно покорил.

Морли недоверчиво фыркнул.

– Пришлось поспешить. Я знал, что ты на нее накинешься, как мотылек на огонек. – Я вытер лицо. – Но, с другой стороны, не хочу становиться тебе поперек дороги, мешать счастью друга. Она как раз в твоем вкусе. Только, чур, шафером буду я.

– Не изощряйся. Я не дерусь с безоружными.

– Угу.

– Это диета твоя сказывается. Надо потолковать с кухаркой. Правильное питание – вот путь к спасению генерала, а вовсе не легионы врачей и ведьм.

– Ты приготовился защищаться?

– Чего?

– Последнее предупреждение, приятель. Вижу, ты опять завел старую песню – о мясе, сельдерее и вареных сорняках.

– Вареных сорняках? Да ты хоть раз заплатил за жратву в моем ресторане из собственного кармана?

Я так устал, что забыл, как Морли умеет изображать праведное возмущение, и допустил грубейшую ошибку, честно ответив:

– Зачем? Если можно не платить…

– Ага, жрешь задарма и еще жалуешься! А знаешь ли ты, чего стоит эти сорняки собрать? Это редкие, дикорастущие травы, их на продажу не выращивают, это не то что всякий мусор, который пережуют и в рот тебе положат.

Морли разошелся не на шутку, искренность так и перла из него, но я не поверил до конца. Цены в его ресторане действительно не низкие, но это, наверное, для рекламы. Просто надо убедить посетителей, что продукты и готовка здесь – высший класс.